Крапивин Владислав - Бабушкин Внук И Его Братья
Владислав Крапивин
БАБУШКИН ВНУК И ЕГО БРАТЬЯ
Роман
Ты каждый раз, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И помни, что метет метель
И что идет война.
С.Маршак
Зимний плакат. 1941.
ДОСКА НА СЕДЬМОМ ЭТАЖЕ
Когда я родился, бабушка хотела, чтобы меня назвали Алешей. Но это
было никак нельзя. Мама и отец решили, что я буду Александром. И я стал
Сашей.
Но бабушка, если мы были одни, часто называла меня Аликом. Алик ведь
может быть и Александром, и Алексеем - одинаково...
И в летнем лагере меня стали звать Алькой. Услышали, как бабушка,
когда она приезжалаодительский день, называла меня так, и многие это
подхватили. Может, потому, что и без меня в отряде было восемь Саш, Сань
и Шуриков.
Я не спорил. Мне и самому это нравилось.
И ребята нравились. И лагерь. Здесь было совсем не то, что в школе.
Можете считать меня кем угодно: злодеем, психом, садистом, но я
понимаю тех молодых солдат, которые вдруг хватают автомат и - веером по
своим обидчикам. По всей этой дембельской и дедовской сволочи, которая
издевается над первогодками. Над теми, кто слабее.
Потому что я знаю по себе, как могут довести человека. И не в
какой-нибудь там казарме, а в нашей замечательной школе-гимназии номер
шесть - такой английской и такой джентльменской, такой музыкальной и
такой танцевальной, такой знаменитой на весь город...
Первые три класса я проучился там нормально. Крепких друзей не завел,
но и не приставал ко мне никто. Четвертого класса, как нынче водится, в
гимназии не было, после начальной школы - сразу в пятый. В этом пятом
люди оказались уже не те, что прежде, появилось много новеньких. Среди
них - Мишка Лыков, которого все почему-то звали Лыкунчиком. Говорили,
что папаша Лыкунчика ворочает делами в каком-то банке. Не знаю. Дорогими
игрушками Лыкунчик не хвастался, в гимназию приезжал не на папиной
машине, а на трамвае. И богатыми шмотками не выделялся.
Выделялся он другим - подлым характером. Любил повыделываться перед
тем, кто не может дать сдачи. Самым таким неумеющим в классе оказался я.
Потому что по натуре своей я - трус, никуда не денешься.
Лыкунчик это почуял быстро.
У него была компания приятелей, человек пять. Вот с ними-то он и
начал меня изводить. А остальные помалкивали.
Изводили подло. Бить почти не били, только изредка дадут по шее или
поваляют в сугробе. Но все эти щипки и тычки, подначки, дразнилки...
Соберутся вокруг и давай припевать:
Милый мальчик, съешь конфетку
И утрись скорей салфеткой... -
и тряпкой, которой вытирают доску, по губам...
Потом деньги стали с меня трясти. Ну, я один раз отдал, сколько было:
- Подавитесь, только не лезьте!
Но они снова. Тогда я не выдержал, рассказал дома.
Бабушка пошла к нашей директорше. Лыкунчика и его друзей поругали.
Даже папашу Лыкова вызывали, и был слух, что он дома Лыкунчику крепко
врезал. Больше эта шайка денег с меня не требовала. Но изводить меня они
стали еще пуще. То дымовуху мне в парту сунут, а потом вопят, что я сам
принес. То в спортивной раздевалке одежду спрячут, или брюки завяжут
тугими узлами. То обступят на улице и опять:
Милый мальчик, съешь сосиску,
А не то отрежем ... -
И это на весь квартал.
Я старался уходить из школы крадучись, выбирал окольные переулки,
чтобы не заметили, не догнали. А для них это - новая забава. Охота.
Выслеживали и гонялись. А я убегал...
А что делать-то? Если бы честная драка, один на один, я бы как-нибудь
скрутил свою боязливость. Но ведь их целая свора.
У Лыкунчика было круглое лицо и серые гл